Интервью :: История :: Преподы :: Легенды :: Звуки

В. М. Бабич - выпускник МатМеха, доктор физико-математических наук, старейший профессор кафедры математической физики, работающий на ней с её основания. Василий Михайлович учился ещё у тех столпов питерской математики, о которых мы теперь знаем только по корешкам учебников. Каким был МатМех в то время? Какими были студенты? Что была за страна тогда? Обо всём этом читайте в нашем интервью.

Интервью было взято в начале 2006-го года.

В.М. о себе
В.М. о времени своего студенчества
В.М. о своих учителях
О матфизике и кафедре
В.М. o своих нынешних исследованиях
В.М. о преподавании
В.М. о студентах тогдашних и нынешних

Василий Михайлович, расскажите, пожалуйста, немножко про себя.

В.М.: Я тридцатого года рождения, блокадник. Окончил 59-ю учебную школу рабочей молодежи, мечтал в каком-нибудь кружке позаниматься, но не получилось. Я с Пороховых, и по всяким обстоятельствам ни в какие кружки не ходил, но с большим рвением читал сам всякие математические книги. И вратами моей учености была книга Грэнвиль-Лузин "Курс дифференциального исчисления", а потом "Курс интегрального исчисления", в 8-м классе мне посоветовал почитать эту книгу один артиллерист, офицер с нашего Ржевского полигона. Книга была великолепная. Правда, она рассчитана не на будущих математиков, но, так как авторы были много выше того материала, который они излагали, то книга была очень хорошая. И когда я только пошел на первый курс, задачки на максимум и минимум и прочее - всё это было гораздо легче решать, хотя обоснования в книге были на базе теории пределов, которую я тогда не знал, а узнал только когда стал первокурсником.

Бабич Василий Михайлович

Когда это было?

В.М.: В 47-м году.

Наш курс был очень дружный, и мы до сих пор встречаемся. Остатки тех, кто ещё жив, кто ещё в Петербурге, кто ещё по состоянию здоровья может как-то встречаться. Встречались вот у нас дома, был такой тёплый вечер встречи, 50-летие со дня окончания. По естественным причинам выпускники 52-го, мои коллеги, мои сокурсники, уходят потихонечку в лучший мир. Ну вот, это первый запев.

Второй запев - о времени. О том времени, которое было. Это было очень суровое послевоенное время, среди нас были желторотые выпускники школ вроде меня и люди, прошедшие фронт. Я свидетелем этого не был, но это рассказывали пятикурсники-четверокурсники, ну, в общем, студенты более старших курсов. Вот пример суровости тех времен: в общежитии был голод, речь идет о 46-м годе, это значит, что я ещё не был студентом. Один студент получал посылки из дома и сравнительно сносно питался. А его напарник по общежитию ничего не получал и был голодный, голодный всерьёз. И он один раз тумбочку сломал и украл у своего сокурсника какую-то еду, попался и повесился. Вот иллюстрация, что было. На нашем курсе и на ближайших курсах подобных ужасов не было. Были всякие там недоедание и всё прочее, но такого страха, слава богу, не было. Это вот второе.

Теперь, значит, третье. Сильно распространённое теперь прирабатывание у нас было распространено крайне мало. Мы хотя и были не шибко обеспечены, но основное наше направление было учение. Причём в стране царил энтузиазм: мы победили в страшнейшей войне, которую когда-либо вела Россия! А мы остались вот живы, мы - молодые, полные сил, и был неформальный - не-не-не, никак не по приказу, а настоящий - энтузиазм. И мы учились просто рьяно, причем в основном мы были из каких-то не бог весть каких школ, не бог весть из каких высоких слоев общества. Профессор - по крайней мере, когда мы были на младших курсах - было что-то небесно-высокое. Сейчас положение сильно изменилось, и общественное мнение по отношению к профессору как-то уже не столь высокое. Известно, что какой-нибудь мелкий торговец на рынке материально более обеспечен, и такое исключительное уважение к профессуре, которое тогда было, сильно сейчас ослабло. Новое время, новые обстоятельства.

Ну что ещё такого рассказать. Когда Ленинградский обком ВЛКСМ объявил о студенческих стройках, то мы пошли сами с энтузиазмом строить межколхозную ГЭС. Причём далеко не все были физически хорошо подготовлены, и работали... ну, друг перед другом немножко так выкомаривались, перед девушками, что вот какие мы сильные-замечательные. И двое... никого уже нет в живых из этих двух... причём это совсем не больные ребята, но они с пониженной температурой лежали в палатке. У нас физическая работа, землекоп, и с температурой меньше 35 градусов они лежали, и уже не могли работать несколько дней. Выработались. Вот, причём работали мы бесплатно. Когда мы узнали про одного студента, который работал шофёром, что ему что-то приплачивают, мы были возмущены. Мы работали только за еду. Как это всё оплачивается, нас не очень интересовало. Это не было тем, что потом стало называться "стройотряды", там как раз люди немало зарабатывали, а тут мы восстанавливаем страну.

Если бы тогда были разумные реформы со стороны разумного, доброжелательного к стране правительства, то Россия бы не была в таком не очень симпатичном положении, в котором она сейчас находится. Тогда все ждали таких реформ - хороших, направленных на благо страны. Но не дождались. Дождались постановления о журналах <Звезда> и <Ленинград>, примерно в то же время, когда мы поступали. Ну и завинчивание гаек, не сопровождавшееся реформами, которые принесли бы стране счастье. А тогда люди были... могли бы сделать очень многое! Нет, сделали много, и атомную бомбу - как раз мои выпускники делали в 52-м году, их набрали в эти только что создаваемые атомные центры - Снежинск, Саров - вот эти все места, которые тогда не именовались так, а именовались "Главпочтамт, почтовый ящик номер такой-то", причем мы только могли догадываться, где это находилось. И там работали, работали самозабвенно. Было такое время.

Долго этот энтузиазм продолжался?

В.М.: Я думаю, лет 10. Трудно сказать, это не поддается измерительным каким-то действиям. 

То есть, со смертью Сталина он не прекратился?

В.М.: Нет. Хотя это была большая... сенсация, что ли. Нет, сразу не прекратился. Я вот знаю, письма получаю от моих коллег далеких прошлых лет из Сарова. Тогда он назывался сначала Главпочтамт, почтовый ящик 975, потом он назывался Арзамас с каким-то номером, не помню (Арзамас-16), а теперь этот же самый центр называется город Саров. И ребята приезжали, мои сокурсники, кое-что рассказывали об истории их центра, какие там были люди и как они много сделали. Я не верю в то, что пишет Шафаревич, и не только он, что в основном всё это были супруги Розенберги и прочие, которые украли американские секреты. Может быть, какую-то второстепенную роль это и играло, но я знаю этих ребят. Да и общие принципы-то были известны. Возможно, какую-то роль сыграли сведения, что всё-таки удалось это сделать. Кстати, критическую массу рассчитывал академик Соболев, Сергей Львович. Он об этом говорил в своих воспоминаниях.

Расскажите про своих учителей.

В.М.: Когда я совершенно таким желторотиком поступил на первый курс, то содрогание у меня вызвало само расписание занятий. Лекции читают: профессор Натансон, высшую алгебру - профессор Д. К. Фаддеев... это произвело большое впечатление, я ведь выпускник какой-то школы рабочей молодежи... Исидор Палыч нам читал анализ. Вы, наверное, застали ещё Гаральда Исидоровича - это его сын, мой сокурсник. А Исидор Палыч - очень суровый, очень четкий. Он нас научил понятию чёткости. Я по втузовским книжкам в своё время занимался, а вот именно ясности - логической ясности - и научил нас Натансон. Что имело и положительное влияние, и иное... а иное заключалась в том, что нам читали физику, но без учета нашей специфики.

Натансон Исидор Павлович

Мы были уже в какой-то степени воспитаны в строгих логических примерах. Математики 18 века славились своей смелостью, а почему? А отчасти потому, что если всё очень здорово получается, всё, что должно сокращаться, сокращается, всё, что должно обращаться в нуль, в нуль обращается, - взять какого-нибудь Эйлера, который синус икс представлял бесконечным произведением, - значит, угадана воля всевышнего. Они же все религиозные были в 18 веке. А у физиков свой бог - природа, и раз что-то такое сокращается, хорошо оценивается, эксперименту соответствует, - значит, угадан великий план, по которому построена природа. И чего там ещё особенно носиться. И мы мучались на лекциях по физике, потому что нам было непонятно - как это вдруг интегрировать по дискретному аргументу. Если на матрицах чего-то показали, а почему это верно для других операторов, которые отнюдь не матрицы? Ну и многое другое вызывало у нас колоссальные трудности.

Ещё трудности у нас вызывал, - подсознательно, вслух не то время было говорить, - диалектический материализм. Например, у нас закон был - единство и борьба противоположностей, так вот, если идет какой-то процесс, почему только две компоненты и почему они противоположные? В процессе химической реакции могут быть пять компонент, а не две, - и почему они противоположные? А что, там развитие не идёт? Брали одно вещество, получили другое - развитие. Но вслух такие вещи мы не обсуждали. Это было скорее на уровне подсознания. И вообще, что такое черты диалектического метода, - это что, законы природы? Если законы природы - на каких экспериментах они утверждаются? Ах, нет эксперимента, которым можно опровергнуть что-нибудь? Так какого чёрта нам мозги пудрите, о чём вы говорите?

Энтузиазм, о котором я говорил, он был сильным отчасти потому, что архипелаг ГУЛАГ и прочие штучки, они были... ну, кое-кому известны, но основной массе не очень. Те, кто непосредственно столкнулся с репрессиями, сидели-помалкивали, что было разумно по тем временам. Был один член семьи энкавэдиста, который кое-что видел, по фамилии Пименов, он открыто выступал... в первый раз его в психическое поместили, но это не репрессивное было, думаю, чтобы замять дело. А второй раз его за самиздат, это уже при Хрущеве... Но это было исключение, диссидентство и массовость - это уже не сороковые, не пятидесятые, это уже шестидесятые годы, годы хрущёвской оттепели. Такие кухонные дискуссии на тему социализма и прочее - это уже другая песня.

Если вернуться к учителям...

В.М.: Дмитрий Константинович Фаддеев. Был очень хороший лектор, правда, с большими своеобразными дефектами речи. Блестящий знаток алгебры и... и с такой любовью он нам всё рассказывал! Например, рассказывал нам доказательство Гаусса, что с помощью циркуля и линейки можно построить 17-угольник. Изумительное доказательство, я его сейчас не воспроизведу... Он излагал просто с чувством, и я помню, как он выписывал определитель: доска, и он с мелом, как фехтовальщик, кидается на эту доску и бешено, примерно так ныне пишут принтеры текст, как он писал матрицы. В алгебре, между прочим, по крайней мере, если иметь в виду элементарные её разделы, легче с логикой. Потому что "сходятся равномерно" или "неравномерно", "сходятся в каждой точке, но равномерности нет" - это всё такие тонкости, которые в алгебре не имеют аналогов. Там можно легко запутаться в каких-либо значках или индексах, но в некоторых отношениях она проще. В любом случае, его логические построения были безукоризненны. И Натансон, и Фаддеев были нашими фаворитами.

Дмитрий Константинович Фаддеев

Кто ещё из наших. Аналитическая геометрия - была такая Соколова. Без затей, спокойненько всё преподавала, была в каком-то смысле даже смешная. "Знаете, очень шумно, очень шумно в аудитории, выйдите кто-нибудь вон". Или контрольную человек там приносит, говорит: "А у меня что?" - "У вас тут неправильно". - "Как неправильно! Вот тут же всё..." - "Да, да, конечно! Вот видите, вот это... вот это... Конечно, конечно, конечно два!" Ну, не знаю, дурака она валяла, но, во всяком случае, чувство юмора было такое своеобразное. Хорошая такая была тётка.

Потом у нас был ещё реликт среди наших лекторов. Это преподаватель по механике. Тогда математики и механики общие теоретические курсы слушали вместе. Так вот, лекции по механике у нас читал такой.. по-моему, его звали Евгений Львович (прим. ред.: на самом деле Евгений Леопольдович). Николаи была его фамилия. Это был глубокий старик. Ходить он, как следует, уже не мог. Его приводили под руки. Значит, он садился и бормотал себе под нос чего-то. Ну, мы ходили, тогда ещё посещение было обязательным, оно на самом деле учитывалось. Кстати, я был староста, мне полагалось отмечать, каждый день подавать рапорт об отсутствующих. Иногда, правда, кой-кого и не отмечали, какие-то поблажки иногда делались, ладно, это мы опустим.

Николаи Евгений Леопольдович

Так вот, этот самый бедолага Николаи садился и что-то очень элементарное, что-то похожее на то, что было в учебнике по механике для 8 класса, что-то такое говорил. Но писать на доске он не мог, писал какой-то очкастый молодой человек, по-видимому, какой-нибудь аспирант. Писал параллелограмм сил, всякие такие штуки, а мы соревновались по недышанию. Я и вот эти болваны... я и мои коллеги ставили часы, и кто сколько не продышит, ну и тому подобные занятия, при этом всегда соответствующие критерию интеллектуальных молодых людей.

Экзамен вы по книжке сдавали в итоге?

В.М.: Да. Потом Николаи, бедолага, видимо, вообще уже ослабел, и у нас читал уже молодой сравнительно, бодрый Георгий Николаевич Бухаринов, читал нам механику. Когда дело доходило до конкретных задач, он был орёл, всё было здорово, вот эти движения тела с неподвижной точкой, Эйлера эти самые случаи... Когда речь шла об общих принципах, то, увы, он её (механику), по-моему, как следует не понимал. Если взять учебник Арнольда, то про принципы Мопертюи, по-моему, он приводит цитату из какого-то механика 18 века, что принцип Мопертюи даже в лучших учебниках, какими были учебники Пуансо и ещё кого-то, излагается так, что его невозможно понять. Потом Арнольд пишет, что, дескать, не могу нарушить традицию. Дальше следовало малопонятное изложение этого принципа. Ну вот, нам эти принципы излагались так, что понять их, особенно человеку, послушавшему лекции настоящих математиков, было ну почти невозможно. Кое-что удавалось понять, но очень многие вещи, принцип наименьшего принуждения Гаусса, например, были совершенно непонятны в изложении Георгия Николаевича Бухаринова. Я не берусь его в этом слишком винить, потому что, если взять учебники того времени, например, курс механики Бухгольца или старое издание Лойцянского и Лурье, то понять, что такое принцип Мопертюи, многие другие принципы, которые там излагались, почти невозможно, к тому же человеку, получившему математическое воспитание.

Какие у нас были ещё учителя? Михлин был, Соломон Григорьевич, он был моим шефом по дипломной работе. Это был превосходный лектор по теории упругости. Чёткий. Совершенно. И достаточно глубокий.

Ну, сейчас из тех людей, которые преподавали нам, в живых только Николай Александрович Шанин, по-видимому. Ему сейчас лет 87. А все ушли. Была у нас Ольга Андреевна Полосухина, она ещё из бестужевских курсов, дореволюционных.

Совершенно невероятной, особой точкой, был человек, ну прямо похожий на святого, Владимир Иванович Смирнов. Автор известного курса. Он был из породы... как в дореволюционных учебниках истории или "Родное слово" - там бывают страницы, посвящённые просветителям. Чебышёв, Ушинский... кстати, наши учителя говорили не Чебышев, а Чебышёв. Причем тут есть связь поколений: Чебышёв был учитель Ляпунова, а Ляпунов был учитель Смирнова. Хотя непосредственный его учитель был Стеклов, но Ляпунов тоже. Так вот, Смирнов был как раз из породы просветителей. Он после войны занимал в разное время почти половину всех кафедр, некоторые из них одновременно. Заведующий Смирнов. Не потому, что он был такой властолюбивый. Он очень боялся, что "каков поп, таков и приход", он боялся, что во главе какой-нибудь кафедры встанут недостойные, неквалифицированные люди. И только когда находился человек, который, по его мнению, более-менее подходил, он это место сейчас же освобождал. Лекции он читал изумительно. У него был дар артистический.

Владимир Иванович Смирнов

Лекция - это всегда, хороший или плохой, но театр одного актера. Так вот, только одна из лекций, теория потенциала. Он принёс старые-старые, таких уже не делают, конспекты или оттиски Ляпунова. "Вы знаете, я смотрел, лучше Ляпунова, по-видимому, это место никто не изложил. Что пишет Ляпунов?" - достается какой-то старый манускрипт, - "Вот он пишет... Потом дальше - можно было бы вот так, можно было бы эдак. Но Ляпунов придумал вот какой ход. Вот только посмотрите".

Причём лекции он читал исключительно элементарно, он был много выше того материала, который излагал, и это давало ему возможность смотреть на всё с высоты. Тут можно было бы удариться в наукообразность, а вот он читал просто, но это не мешало тому, чтобы в его лекциях была глубина. Кстати, Смирнов - автор первого в России учебника по функциональному анализу. Этим учебником является пятый том Смирнова. Потом было много других учебников, но первым был курс, изданный в 47-м году.

В. И. Смирнов - человек и пароход... в смысле, и календарик!
Календарик выпущен в 2006-м году к 50-летию кафедры мат. физики.

Другим был нашим лектором был Геннадий Михайлович Голузин. В этом году столетие со дня его рождения; по-видимому, в самом скором времени ему будет посвящён один из выпусков журнала "Алгебра и анализ". Геннадий Михайлович читал лекции у нас тяжело больным человеком, у него был рак. Но он, тем не менее, приходил. Он тоже был из тех людей, которые намного выше того материала, который они излагают, и он излагал его элементарно. Элементарно, но глубоко и серьёзно.

Геннадий Михайлович Голузин

Ну что ещё я могу сказать. В 53-м году разогнанное большевиками математическое общество было возрождено, и на его открытии выступал Смирнов и изложил некоторые задачи, которые, по его мнению, достойны того, чтобы ими позаниматься. Одной из этих задач была теория эллиптических уравнений в бесконечных областях. Последовательной теории таких уравнений до сих пор не создано, идёт длительный процесс накоплений материала, хотя с тех пор прошло более 50 лет, это 53-й год. Матобщество было разогнано в начале 30-х годов, во главе стоял Гюнтер. "Скопище буржуазных учёных" - такая точка зрения была у большевиков; очень многие из них были вполне искренни в своём неистовстве. Гюнтер пытался сохранить матобщество, но Смирнов, будучи благомудрым, понимал, с кем имеет дело. Он как-то сумел замять скандал, который хотел устроить Гюнтер. Гюнтер был человек смелый, но, по-видимому, недостаточно понимал политическую ситуацию в стране.

Когда Вы начинали то, чем вы занимаетесь сейчас?

В.М.: Давно, на третьем курсе. На факультете появился в те времена молодой учёный, а ныне покойный уже Георгий Иванович Петрашень. И он был полон творческих сил, организовал группу молодых людей, которые занялись теорией упругих волн. Между прочим, среди его учеников академик Шемякин, академик Алексеев, который большой человек в Новосибирске, бывший одно время президентом Академии Наук Гурий Иванович Марчук... Мы занялись теорией упругих волн, связано это было с асимптотическими методами математической физики.

В аспирантуре я учился у Соломона Григорьевича Михлина.

Соломон Григорьевич Михлин

Я ему благодарен за тему, до сих пор удивляюсь его... странности. Он в 47 году пытался решить одну задачу. Он не смог. И дал мне в качестве дипломной работы. Ну, я тут готов был просто... У меня тоже ничего не выходило. Потом что-то написал с помощью Ольги Александровны Ладыженской.

Ладыженскую я помню аспиранткой. Она была москвичкой, но вышла замуж за Киселева и молоденькая совсем приехала в Петербург. Я совершенно случайно оказался на заседании кафедры дифференциальных уравнений. Наши ребята нахватали двоек, а я был старостой группы, вот, значит, их на кафедру пригласили в добровольно-принудительном порядке, и о каждом я должен был сказать, что он парень ничего, но случайно получил двойку, он исправится, - такая была моя роль, как представителя общественности. 

Так вот, до того, как началось это действо с нами, выступала молоденькая, красивейшая Ольга Александровна Ладыженская. Высокомерная, между прочим. И её интервьюировали от кафедры Данила Макарович Волков, тогдашний лектор по математической физике, и Николай Михайлович Матвеев, по обыкновенным дифференциальным уравнениям. Она на их вопросы отвечала несколько резковато, но чувствовалось, что её уровень выше, чем уровень этих пожилых представителей кафедры. И один из нахватавших двоек, Эрик такой, мой сокурсник, он говорит: "Слушай, Вася, а вот эта - далеко пойдёт", - и оказался прав.

Ольга Ладыженская, 1941-й год.
Действительно, красавица...

Ольга Александровна тоже была, конечно, нашей фавориткой. Очень непонятно читала спецкурс, молоденькая ещё. А как я завоевал её уважение. Я ничего не мог сделать с дипломной работой. Не выходило. Потом появился метод решения, метод конечных разностей, я решил применить конечные разности, дело пошло, но почему-то застопорилось. Никак не могу понять, почему. Я к Ольге Александровне, Ольга-Санна, не сможете ли помочь. Ну, приходите. Пришел я к ней, а она куда-то убежала. Смотрю - стоит двухпудовая гиря. А я здоровый тогда был, я борьбой занимался; борец я был очень средний, но натренированный в те времена. А её нет и нет. Я взял эту двухпудовку, стал выжимать, потом упражнения с ней всякие делать, делать нечего. Не знаю, чего делать, пот в три ручья льёт, двухпудовкой жонглирую. Тут она выходит, у неё глаза на лоб. Она говорит - только мой муж мог с ней чего-то делать, тут к нам приходили гости, никто не мог с ней ничего толком сделать. Всё в прошлом...

Давно ли матфизика появилась на МатМехе как экзамен?

В.М.: Когда мы пришли на первый курс, математическая физика уже была достаточно традиционным предметом. Читал нам Данила Макарович Волков, учёный второстепенный, но лекции читал он ничего. Отличался тем, что был известен как выпивальщик, что среди математиков дело нечастое. Тем не менее, преподавал.

Вы говорите, что по функциональному анализу первый учебник вышел в 47-м году, а матфизика же основана на...

В.М.: За рубежом может и было что-нибудь, я точно не знаю.

Видимо, по математической физике тоже учебников не было?

В.М.: Фактически, математической физике посвящены отчасти третий, отчасти второй и полностью четвёртый том (теперь это две части) <Курса высшей математики> Смирнова. В какой-то степени математической физике посвящены некоторые разделы знаменитого французского учебника Гурса, который был в тридцатых годах. Нет, математическая физика уже выкристаллизовалась как достаточно традиционный предмет для математико-механического и физического факультетов.

А кафедра когда была организована?

В.М.: На МатМехе она была создана в 56-м году. Создателем кафедры был Владимир Иванович Смирнов. В Москве тогда была единая кафедра дифференциальных уравнений, блестящая кафедра была в своё время, Петровского. А у нас... Было несколько суверенное положение обыкновенного дифурщика, там сильные личности всякие были, а уравнения в частных производных были в загоне. Появились такие люди, как Ладыженская, матфизичка, ученица Соболева Сергея Львовича, сам Смирнов, Михлин Соломон Григорьевич, Смирнов Модест Михайлович. Были кадры, и Смирнов создал эту кафедру. Сначала ей руководил сам Смирнов, а потом уже Нина Николаевна Уральцева. И я с самого начала на этой кафедре, с 56 года.

Нина Николаевна Уральцева

То есть Вы там почти уже 50 лет. Юбилей.

В.М.: Да. В этом году у нас кафедра юбилей будет праздновать. Наверное, отпразднуем в день защиты дипломных работ. У нас всегда это оформляется как праздник кафедры.

Чего удалось добиться за эти 50 лет?

В.М.: Ольга Александровна Ладыженская вместе с Уральцевой в какой-то степени решили или завершили, может быть, решение проблемы Гильберта. Одна из проблем Гильберта - об аналитичности решения регулярной задачи вариационного исчисления. Первый шаг для эллиптических уравнений аналитических - это Бернштейн, начало ХХ века. Следующий большой шаг, для уравнений с произвольным числом переменных, - это Петровский Иван Георгиевич, московский математик. Но для того, чтобы аналитичность была, нужен первоначальный запас гладкости. И вот с этим были трудности. Для случая, когда одна переменная, это хорошо известно, а для нелинейных уравнений с многими переменными - это были работы Ладыженской, частично совместно с Уральцевой.

1968 г. Городской семинар по математической физике. Слева направо: Н. Н. Уральцева, О. А. Ладыженская, В. И. Смирнов (взято отсюда)

Так что, для случая одной искомой функции проблема Гильберта была доведена до конца на нашей кафедре. Ольга Александровна и Нина Николаевна за эти работы получили Государственную премию. А для многих искомых функций, либо когда уравнение Эйлера имеет порядок больше двух, там оказывается, что не всегда есть эта первоначальная гладкость. Теорема Петровского там может оказаться неприменимой.

Я также получил Государственную премию, в 82 году.

За что получили?

В.М.: За работы в области математического описания волновых явлений. Лучевой метод, которым сейчас рассчитывают сейсмические поля. Собственно говоря, Землю насквозь просветить могут два вида волн - нейтрино неуловимые и упругие волны. Электромагнитное излучение - оно быстро затухает.

Может, будет довольно забавно и интересно, сколько я получил за Государственную премию, - 625 рублей. На даче можно было на эти деньги построить сарай. Без наворотов, как теперь говорят. Сумма была большая, но не сверх. Ну, мы устроили два банкета и более-менее...

...на это хватило.

В.М.: На это хватило. Там были университетские ребята с физфака и с математического института. В университете мы устроили большую, как теперь говорят, презентацию, ну выпивку, в общем, и с танцами. И в математическом институте.

Чем Вы занимаетесь сейчас?

В.М.: Некий вариант асимптотических методов в математической физике. Он позволил описать... Например, вот такая есть вещь замечательная, как волны Релея, - это волны, бегущие по поверхности. Если бы тут был удар по поверхности Земли, то главную разрушительную силу представляли бы волны Релея. Так вот, если поверхность неоднородная, то они могут фокусироваться, могут в зависимости от трассы амплитуду менять... И вот, значит, удалось построить лучевую теорию этих волн, которая позволяет следить за лучами, вдоль которых распространяются волны. Это один из моментов, другой - для лучевого рассмотрения объёмных волн. Расчётами я сам непосредственно не занимался, только теорией. Вот такие результаты многолетних размышлений.

Экспериментально эти теории проверялись?

В.М.: Конечно! Мы пользовались, в основном, экспериментами известными, уже проделанными. У нас была сейсмическая часть нашей группы - она была представлена Татьяной Борисовной Яновской, Анатолием Семеновичем Алексеевым, Крауклисом Павлом Владимировичем, такая была связь с экспериментальными исследованиями. В общем, у нас коллектив такой довольно большой - человек десять, наверное.

Сейчас продолжаю эти исследования, там есть свои проблемы. Была проблема по типу проблемы Ферма - это упругий угол. Ну вот, если скалярное уравнение, то задача распространения волн в угле решается явно, а вот упругий угол - оказалось уравнение чуть-чуть посложнее. Хотя казалось - вот-вот, чуть-чуть посидел и решил. А вот нет. Теория упругих волн в угле оказалась связана с теорией трещин, в частности, с неразрушающим контролем. Неразрушающее обследование - например, обследование каких-либо резервуаров, так, чтобы не было каких-то трещин, что бывает иногда очень важно. Там математика очень интересная и сложная. Продолжаю сейчас этим заниматься. Волновые задачи, связанные с радиолокацией в какой-то степени. Ну, я всё-таки не экспериментатор, не физик, я - математик с прикладного направления.

По поводу моих студентов и аспирантов. Из моих учеников вышло 20 человек кандидатов, может 21. Из них вышли доктора; пожалуй, один из наиболее ярких, - это профессор физфака Владимиров Федорович Лазуткин, увы, покойный. Сейчас профессор в Великобритании Валерий Павлович Смышляев. Тоже за рубежом работает Курылев Ярослав Вадимович. Григорьева Наталья Серафимовна. Кирпичникова Наталья Яковлевна, Александр Павлович Качалов, - это вот мои доктора. Ныне работающие. В основном, они работают в области асимптотических методов математической физики, математической теории волновых явлений.

Да, два года назад вышла наша книга, посвященная методам решения задач, связанных с угловыми областями. Мы с двумя коллегами с физфака написали. Вышла в Петербурге эта книжка, издательство нашего института, математического. Сейчас за рубежом её будут издавать, мы готовим зарубежное издание, перевели на английский. В общем, трудимся потихонечку. Конечно, с годами, - а мне уже 75, - конечно, бодрость мысли - она несколько слабее, чем в молодости, ну, это закон природы. По этому поводу говорил Колмогоров Андрей Николаевич, что, ну помилуйте, помилуйте, после 50 лет какое тут творчество. Правда, это он немножко кокетничал, потому что после 50 лет у него вышли весьма яркие работы. Но всё-таки, как общая тенденции, это, конечно, так. Работы сейчас идут, конечно, но всё-таки прорывы - это удел молодых, такие вот, настоящие прорывы. Например, явление квазифотона, сравнительно недавно удалось сделать, но оно всё-таки на базе выч-методов, линейные такие волновые пакеты, вот такой луч, и по нему мчится решение, волновое возмущение которого сосредоточено в окрестности движущейся точки. Что-то похожее на солитон, но это сугубо линейное явление. Ну, вот это я сейчас со своими молодыми коллегами разрабатываю. Так что, шумим, братец, шумим потихонечку.

Если оставить в стороне мою замечательную персону. В 47-м году Владимир Иванович Смирнов организовал семинар по математической физике Санкт-Петербургского университета. Семинар до сих пор работает, и неплохо. И у нас работает семинар по математическим вопросам теории волновых явлений. В эпоху, когда всё разрушается, мы, старое поколение, изо всех сил стараемся сохранить эти семинары, потому что это и клуб, и критика плохих работ, и знакомство с новыми работами, проверка диссертаций на прочность, и многое-многое другое. Такого рода постоянные семинары - это, по-видимому, во многом наше русское явление. Насколько я знаю, для Запада такого рода семинары не очень характерны. Мы вроде как старухи, которые когда-то, несмотря на страшные гонения, сохранили православную веру, - я сейчас не касаюсь того, хорошо это или плохо, - но сохранили, и мы пытаемся также сохранить то, что пока ещё не разрушено существующими реформами, которые имели разрушительный характер.

Давно Вы преподаете?

В.М.: Преподаю с 54 года. В 54 году совсем молодым человеком я поступил ассистентом физического факультета, потом, когда образовалась кафедра математической физики, я перешёл на МатМех.

И именно этот предмет преподаете?

В.М.: Преподаю математическую физику в разных аспектах. Иногда выступаю с лекциями для студентов, по общематематическим вопросам. Иногда выступаю с каким-нибудь таким по истории науки. По мере сил.

Вы стараетесь сделать лекции как-нибудь интереснее?

В.М.: Ну конечно, каждый лектор старается, другое дело, сколь выходит. Быть таким театром одного актера на уровне Смирнова - не те лекционные, актерские и иные способности. По мере сил стараюсь, а сколь это выходит - это вопрос не ко мне.

Интересно, как Вы это делаете, примеры интересные даёте или пытаетесь к практике привязать?

В.М.: Я читаю математическую физику на физфаке. В основе всех этих математических хитросплетений лежат - особенно, когда речь идёт о математической физике, - какие-то физические вопросы. Само понятие функции выкристаллизовалось связи с изучением уравнения колебания струны, это 18 век. Начиная с Тейлора, который это уравнение написал в каком-то ужасающем виде, но всё-таки написал. И с тех пор вот эта связь физики и каких-то разделов математики является замечательным источником разных математических теорий. И я всегда при изложении материала стараюсь подчеркнуть связь той или иной математической коллизии с той или иной физической коллизией. С учётом того, что я читаю физикам, думаю, что это правильный подход. В некоторых случаях такая связь достаточно такая выпуклая, яркая. Ну, это ещё зависит от того, какой предмет излагаешь.

А на МатМехе Вы сейчас ничего не читаете?

В.М.: На МатМехе я читаю. Сейчас принимал экзамен по методу Винера-Хопфа. Метод Винера-Хопфа - это метод явного решения задач. Я в каком-то смысле представляю крыло, может быть, нетипичное для МатМех факультета. Мои коллеги, в основном, доказывают теоремы существования и корректности - это очень важная и нужная и трудная вещь, а мой стиль несколько иной - я стараюсь получать явные формулы. Метод Винера-Хопфа для многих задач, которые на первый взгляд кажутся безнадежными, позволяет находить явные решения в квадратурах. Книга, которая сейчас выходит, - она тоже посвящена попыткам - и в некоторых случаях успешным - нахождения явных решений некоторых задач. Причём это связано с теорией функций комплексной переменной, её особыми аспектами.

Вернемся в прошлое. Вы говорили, что добровольно участвовали в стройках. Вы можете вспомнить, какова в принципе тогда была студенческая жизнь, кроме строек, чем вы занимались, и как развлекались студенты?

В.М.: Господи, как и нынешние студенты. Кстати, вот сейчас, если пройти по МатМеху, то видно: какая-то аудитория открыта, и там никакого преподавателя, сидят обложенные конспектами молодые люди и девицы, чего-то читают... Это старая традиция МатМеха - приходить в аудиторию и заниматься там, разбирать со своими друзьями, коллегами какие-то разделы. Это традиция, которая не очень типична для других факультетов, насколько я знаю. Она в полной мере была в те времена ещё. Это как мы занимались. Вы знакомы с задачником Гюнтер-Кузьмин?

Наверное, нет.

В.М.: Ну ладно тогда... я просто ещё застал Кузьмина. Иногда мы просто так решали задачки, для собственного удовольствия. Например, Кузьмин провозгласил - во втором томе, сейчас я смотрел, но, видимо, другое издание, не нашел я этой задачки - что если мы имеем замкнутую пространственную кривую, проведем главные нормали и построим сферическую индикатрису этих главных нормалей (что это значит - мы берём каждую главную нормаль единичную, её направление определяется единичным вектором, этот вектор параллельно перенесём в начало координат, и кончик опишет кривую - она будет на единичной сфере). Ну, доказать, что эта кривая делит сферу на две равновеликие части, если у неё нет самопересечений. Ну вот, Кузьмин сказал, что тот, кто решит эту задачу, не зря изучал анализ. Мы, засучив рукава, решали, решили, непросто. Потом были конкурсы на лучшее решение задачи. Организатором этих конкурсов был Дмитрий Константинович Фаддеев. Вот если вам взгрустнется, попробуйте решить такую задачу.

(Тут Бабич нарисовал на доске что-то очень страшное, что интервьюер никак не понял, но прилежно записал на бумажке)

В.М.: Должен Вас убедить, что это не так-то просто! Попробуйте решить, она зубастая, несмотря на то, что вот такая простенькая. Бывают задачи такие фундаментальные, а эта ни с чем особенным не связана, просто задачка. Ну вот, таким мы развлекались. Был конкурс на лучшее решение задач, там даже премии давали, на Ученом совете вручались, всякое было. Ну, и конечно седьмое ноября, первое мая, а то и Новый год, - обычные вечеринки студенческие были, у кого-нибудь там собирались, вино-водка-танцы.

Вы в общежитии не жили?

В.И.: Нет, не жил. Я питерский. Я ездил на факультет на трамвае.

Бывали в общежитии?

В.М.: Конечно, бывал. У меня было полно друзей в общежитии. Конечно, там были праздники, и свадьбы потом уже на старших курсах были. С большими порой выпивками. Кстати, у нас был несколько выпивальщиков серьезных, никого в живых нет. Собственно, и курильщиков, по-моему, в живых уж не осталось ни одного. О наркотиках мы даже и не слыхивали, когда учились. Да и, казалось мне, что вообще наркотики в России не должны привиться, потому что у нас есть водка и одуряет вполне достаточно. Не надо ещё каких-то дополнительных. Так вот, выпивальщики у нас были, но небольшой процент. На курсе у нас было человек 120. Сильно выпивали человек 5 с нашего курса. Никого уже, давно уже никого нету в живых.

[Мы] Весёлые были. У нас были лекции по основам марксизма-ленинизма, философские какие-то словеса говорил наш лектор, а ему записочка - что вы можете сказать о философии древнегреческого Фаргелета. Ну, лектор там чего-то говорит. Вроде бы современник Анаксимандра или Анаксимена, что-то такое. Тут, конечно, лежали все, хохотали, потому что Фаргелет - это телеграф, написанный наоборот.

Много чего бывало, комсомольские собрания общефакультетские, там всегда какая-нибудь была шутка, общий хохот, не носило это какого-то ужасающего тоталитарного характера. Там, где-то выше обком комсомола, - не наше это было дело, а у нас были комсорги - это были наши же ребята. После комсомольского собрания расходились весёлые такие, потому что... молодым людям водку пить необязательно, у них и без того душа играет и поёт, если нету каких-то особых обстоятельств. Хотя, может быть, нету материального достатка и прочее. Весёлые были, например, гуляли у моста лейтенанта Шмидта, ноябрь, там очень низко вода стояла, и человек ходит по воде, и временами окунается в одежде. И вот Катя Дурденко, она вышла замуж за Решетняка, нашего однокурсника, который сейчас академик и в Новосибирске зав. кафедрой анализа, она такая интеллигентная девушка, спрашивает его так интеллигентно: "Скажите, пожалуйста, вы что, тонете?" Он там <мать-перемать, шапку найти не могу!> Пьяный, выпил. Ну, общий хохот, конечно.

Обычная студенческая жизнь сейчас такая же, немножко изменилась - сейчас многие прирабатывают, благодаря существующему изменению менталитета большее внимание обращают на материальную сторону дела. Тогда мы были в большей степени идеалисты; о том, где мы будем работать и что с нами будет после окончания, по крайней мере, на младших курсах не очень думали. После окончания много было печалей разных, связанных с распределением, с разными несправедливостями, всё это было...

У меня вопросы кончились...

В.М.: Я хочу пожелать Вам удачи... Мат. удачи в Ваших делах!

Спасибо за интервью!

Ещё одно интервью с В. М. Бабичем можно прочитать здесь.

Рассказ о курсе ("коллективный портрет"), на котором учился В. М. Бабич (Василий Михайлович - один из редакторов этого рассказа). Скачать (doc, 770К)

P.S. Самое сложное в этом интервью было - разобраться с фамилиями разных учёных, авторов методов и теорем. Спасибо А. И. Назарову за помощь в этом вопросе, а также за неоценимую помощь в организации интервью, правке текста; за календарик и фотографию О. А. Ладыженской!

Имя

Заголовок

Комментарий

Добавить комментарий